В музee AРТ4 26 aвгустa oткрывaeтся курaтoрский прoeкт Вeры Пoгoдинoй «1991», в кoтoрoм будeт прeдстaвлeнo oкoлo сoтни прoизвeдeний сoврeмeнныx русскиx xудoжникoв из чaстныx сoбрaний.

Вера Погодина   — личность для современного отечественного искусства поистине легендарная. Как куратор она делала выставки и сотрудничала едва ли не со всеми ведущими художниками — от Комара и Меламида до Владислава Мамышева-Монро и Пахома. ARTANDHOUSES поговорил с Верой Погодиной о «последней героической эпохе русского искусства», как иногда называют 1990-е, квартирниках, неожиданных выставочных местах и кураторском рок-н-ролле.

Как у вас родилась идея сделать выставку «1991»? Вам захотелось посмотреть в прошлое, подвести какой-то итог?

Безусловно, большую роль в замысле этой выставки сыграла моя личная история вхождения в современное искусство. По образованию я искусствовед, работала в Научно-исследовательском институте теории и истории искусств Академии художеств у Владимира   Павловича Толстого в секторе монументального искусства, писала диссертацию и занималась архивами. Для моего характера и темперамента эта деятельность была интересной, но несколько занудной. При этом я всегда любила современное искусство, и вот в 1987 году я приняла участие в Однодневной выставке в рамках 17-й Выставки молодых московских художников в МДХ на Кузнецком мосту. Я была на ней волонтером, но еще не включилась в сам процесс, была как бы наблюдателем «на задворках». А 1991 год стал для меня лично прорывом, я оказалась в самой гуще событий. Я стала пиар-директором московской ярмарки АРТ-МИФ (она проводилась с 1990 по 1993 год. — ARTANDHOUSES), там были представлены все направления современного искусства — от левого МОСХа до новейших течений, а самое главное — это была первая в истории новой России арт-ярмарка. И в силу своего общительного характера я перезнакомилась со всеми художниками. У меня началась другая, интересная и увлекательная жизнь. В августе 1991 года в стране произошел путч, и было очень страшно потерять новообретенную деятельность, свободу и счастье. Я была на баррикадах, как и многие художники.

1991 год стал рубежом в моей жизни и жизни страны. Поэтому спустя двадцать пять лет мне стало интересно показать то искусство, которое создавалось тогда, когда никто и не думал, что это войдет в историю. На выставке я хотела показать разные направления — большая часть работ принадлежит к московской школе концептуализма, также будет неоакадемическое направление (оно было представлено Айдан Салаховой, Александром Якутом и Евгением Миттой, у которых тогда была легендарная галерея) и условно обитатели знаменитой Галереи в Трехпрудном переулке, самой веселой и ключевой площадки актуального искусства начала 1990-х. Среди организаторов был Володя Дубосарский, а вокруг него кучковались молодые ребята-художники. Сегодня найти работы того времени довольно тяжело, потому что они либо в коллекциях, либо в музейных собраниях, либо вообще утрачены. Я собрала выставку буквально по крупицам из собраний друзей художников и коллекционеров.

Вы сами коллекционируете искусство?

Моя коллекция — это прежде всего подаренные художниками работы. Я никогда не ставила условия отдать работы за проведенные выставки, как это делают многие галеристы. Я никогда ничего не брала. У меня есть то, что мне дарили. У Сергея Волкова я, например, работы и вовсе покупала. Многие работы нам дали такие коллекционеры, как Дима Коваленко, Пьер Броше, Михаил Алшибая, Артемий Троицкий и др. У художников тоже нашлись работы других художников, например у Дубосарского есть Авдей Тер-Оганьян, которого практически ни у кого сейчас нет.

Тяжело было собирать столько работ?

Эту выставку я делаю не одна, а со своим партнером Натальей Грабарь. Она помогает и координирует этот проект. Если бы я знала заранее, что будет так тяжело, я бы не ввязывалась даже. Когда я начала работу, то поняла, что нельзя никого забыть, потому что к этому художники относятся ревностно и трепетно. К массиву живописных работ мы также присоединяем фотографии самых ярких перформансов того времени — это и Олег Кулик с его знаменитой акцией «Человек-собака» на Якиманке, и Анатолий Осмоловский с акцией «Х…й на Красной площади», когда участники выложили небезызвестное слово своими художественными телами. В основном на выставке у нас будет живопись, причем монументальная. Интересно, что в те годы художники делали большие работы, и в этом тоже есть проявление духа времени. Это в начале 2000-х запрос на большие работы казался закономерным — большой формат был востребован коллекционерами с их большими домами. А в 1991 году никто об этом не думал — ни о коллекциях, ни о музеях. Размах этих работ потрясает — это обычно 1,5×2 м, 2×2 м и 2×3 м. В этих монументальных произведениях есть налет героизма, открытия нового. Это всё будет видно на нашей выставке.

Вернемся к перформансам. Вы сами участвовали в них?

Я с перформансами специально не работала никогда, но тогда почти все выставки сопровождались перформансами. Вообще современное искусство требует соучастия зрителя, зритель не может быть статистом, он должен непременно включиться в процесс. В 1992 году Марат Гельман делал выставку «Конверсия», я была его помощником. На вернисаже Александр Бренер устраивал акцию и кусал всех за задницу, досталось и мне, собственно, вот такое было мое участие в перформансе.

Сегодня на 1990-е случился буквально бум — фестиваль «Остров 1991» к юбилею путча, открытие Центра Бориса Ельцина, вообще это одна из самых противоречивых и мифологизированных эпох в российской истории, которая продолжает осмысляться. Вы на выставке хотели сделать какое-то политическое высказывание?

Я сознательно обхожу политическую составляющую, хотя от нее никуда не денешься. Для меня важно было показать искусство в чистом виде, хотя в музее хотели привязать вернисаж к дате путча. Для меня же важно показать творческий процесс, который начался гораздо раньше и вылился в 1991 году в кульминацию. Историю России, безусловно, нельзя забывать, но мне хотелось посмотреть спустя двадцать пять лет, как выглядели выставки современного искусства тогда. У нас на выставке будут представлены работы художников, которые уже давно друг с другом не разговаривают. Они разделены именно политическими взглядами. Вот в 2014 году Лена Селина делала в Фонде «Екатерина» проект «Реконструкция» о 1990-х, если помните. В рамках выставки был представлен мой проект «Секреты».

Расскажите про него. Что это было вообще? Что вы придумали?

Я долго общалась с Иосифом Бакштейном (куратор, один из основателей Московской биеннале современного искусства, ныне ее почетный комиссар. — ARTANDHOUSES), была у истоков Института проблем современного искусства, с Олей Лопуховой мы готовили всю документацию. Я постоянно помогала ему в его проектах. Помню, как делали выставку в Бутырской тюрьме. Мне тоже хотелось найти новое пространство и место, и тогда у меня возникла идея соединить детскую игру в «секретики» и любимое с детства катание на коньках. Мне показалось любопытным заморозить объекты под водой на Патриарших, чтобы их потом рассматривать под толщей льда. Акция проходила зимой, и накануне стоял 40-градусный мороз. Художники Боря Матросов, Костя Звездочетов, Владик Мамышев-Монро ужасно веселились, сначала долбили лед, потом заливали водой объекты. На следующий день, когда всё замерзло, ничего не было видно из-за сильного мороза. Зато на открытие пришла вся художественная Москва. У нас были пироги, водка, народные гулянья — это было одно из самых веселых мероприятий тогда. Я для всех заказала коньки, и все могли еще и прокатиться над объектами. Правда, уже на следующий день всё было выкопано, а что осталось, оказалось весной на дне Патриарших прудов.

А как вы познакомились с Бакштейном?

Я была знакома с ним с той самой молодежной выставки на Кузнецком мосту, но всё было по касательной. А потом вдруг именно в 1991 году я стала настолько востребованной, что меня приглашали к себе работать и Иосиф Бакштейн, и Леонид Бажанов (искусствовед, худрук Государственного центра современного искусства. — ARTANDHOUSES). Как куратор я с Бакштейном делала большую выставку «Монументы. Трансформация для будущего», которая сначала была представлена в ЦДХ, а затем в 1993 году в Нью-Йорке. Я тогда собрала работы около сотни российских художников.

В каких еще неожиданных местах вы делали выставки?

Женскую выставку «Сердца четырех» по роману Сорокина мы делали в Доме офицеров. Еще у меня есть целая серия выставок «Русская хрестоматия» по знаменитым литературным произведениям, но там место проведения вполне логичное — Литературный музей. Первая выставка состоялась в 2001 году, и называлась она «Отцы и дети», в ней участвовали Пивоваров и Пепперштейн, Дубосарский со своим отцом, семейства Чуйковых, Бродских, Макаревичей и т.   д. Следующая выставка была «Горе от ума», потом «Мертвые души», «Волки и овцы» и «Путешествие из Петербурга в Москву». А каждый декабрь мы делаем предновогоднюю выставку «Открытки от художников».

Если представить историю 1990-х как десятилетия в целом, кто бы мог стать его лицами?

Я бы не стала обобщать. В 1991 году случилась кульминация интереса Запада к русскому искусству, его активно покупали. После 1993-го им почти перестали интересоваться, многие художники оказались на грани выживания, некоторые ушли из профессии. Те же Митта и Абрамишвили открыли ресторан, кто-то стал заниматься дизайном, Волков не работал долгое время. Это было испытание. Поэтому, мне кажется, нельзя 1990-е годы однородно воспринимать. На нашей выставке будет около семидесяти художников. Я старалась показать и тех, кто ушел из профессии, потому что это очень интересно.

Вы сказали, что до 1991 года современное искусство покупалось активно. Кем?  

Из-за рубежа приезжали покупатели, картины стоили триста-пятьсот долларов. Сегодня эти суммы кажутся смешными, но тогда для нас это были большие деньги. Я помню, что я свою квартиру выкупила за сто долларов. Художники тогда чувствовали себя востребованными, но это быстро прекратилось.

Что случилось потом? Почему иностранцы потеряли к нему интерес?

До 1990-х русское искусство активно покупалось зарубежными клиентами, потому что Россия только вступала в рыночные отношения. Переломным моментом был аукцион Sotheby’s 1988 года. После него цены начали расти и потеряли свою привлекательность для иностранцев. А отечественные коллекционеры в те годы в большинстве своем не собирали современное искусство. Их увлекали Шишкин и Айвазовский. Должно было пройти время, чтобы появились новые собиратели.

Если до 1991 года это был андеграунд, то как распространялись новости о выставках, проектах?

В конце 1980-х годов были особенно популярны квартирники. Никита Алексеев, Пакита (коллекционер современного русского искусства, француженка Пакита Эскофе Миро, дружила с Виктором Цоем. — ARTANDHOUSES), Жорик Литичевский, Миша Рошаль делали домашние вечерники для узкого круга. Попасть туда было огромное счастье. Двадцать пять лет назад появлялся ГСЦИ — правда, тогда он так не назывался, это был Центр искусств на Якиманке. Там были первые галереи, своя база приглашенных.

Есть ли различие быть куратором в 1990-е годы и сейчас?

Мы с Наташей Грабарь делаем всё сами и за свои средства. Мы не можем тягаться с крупными институциями, как «Гараж». Я пришла изнутри художественного процесса, у меня мама художник, я сама искусствовед, я росла в этой среде и занимаюсь этим всю жизнь. А есть люди, которые приходят извне. Они делают серьезные прекрасные проекты благодаря большим деньгам. И с этим, конечно, соперничать очень сложно. Каждый год я думаю, что не буду больше ничего делать, но всё равно продолжаю.

В данном случае мне понравилось само число — 1991, зеркальное. У меня в галерее собралось несколько работ 1991 года, и я увидела, как эти работы совершенно разных художников похожи, и мне захотелось сделать большую выставку. Конечно, сейчас ситуация другая, тогда был какой-то рок-н-ролл. Возможно, я стала на двадцать пять лет старше и уже этого не чувствую. Может, молодежь сейчас это ощущает. Просто в 1991-м шла смена парадигмы. Начало новой жизни, воздух свободы и перемен — всё это присутствовало в искусстве. А сейчас мы мнемся на том же месте. Вот каждый год пишут рейтинги с молодыми художниками, но они же ничего не создали нового, нет новых идей, языковых приемов, в этом основная печаль. Хотя то, что искусство продолжает существовать хотя бы в таком виде, уже хорошо, важно это поддерживать.

Ваша галерея сейчас в каком варианте существует?

В формате шоу-рума. У нас бывают квартирники, мы приглашаем людей, которым это интересно. Мы делаем выставки на нейтральных площадках. Целый год мы проводили такой «арт-сериал» с концепцией «арт-пары», муж и жена в искусстве. У нас были выставки Макаревича — Елагиной, Насонова — Израель, Политова — Беловой, планируем выставки Кирцовой — Аввакумова, Саши Виноградова — Маши Погоржельской, Таси Коротковой — Саши Погоржельского. Темы абсолютно свободные, нам просто интересно, как работает пара, как они сосуществуют вместе. Этот проект растянется на два года точно.