С кaждoй рaбoтoй в кoллeкции Миxaилa Aлшибaя, извeстнoгo кaрдиoxирургa и блeстящeгo рaсскaзчикa, связaнa кoнкрeтнaя истoрия — нeoбычнoгo приoбрeтeния или сoздaния. Инoгдa этa истoрия бывaeт дeтeктивнoй, инoгдa фaнтaстичнoй, нo, глaвнoe, всeгдa нeoбычнoй. Чeм, собственно, и привлекает внимание коллекционера. Янкилевский и Пятницкий, Немухин и Кропивницкий, Зверев и Яковлев, Ворошилов и Шемякин — за любым произведением каждого из этих художников из собрания скрывается не только имя, но и личное воспоминание.

Михаил Алшибая рассказал ARTANDHOUSES о том, что он собирает не произведения искусства, а лишь связанные с ними истории, о возможном будущем коллекции и о том, что он оставит детям.

В вашей коллекции более шести тысяч произведений, но до сих пор нет единого каталога. С чем это связано?

Это я так говорю, что шесть тысяч, а на самом деле и сам не знаю, сколько работ сейчас. Может быть, уже и тысяч десять. Ориентировочно где-то так. Это всё вместе — живопись, графика, которой очень много, фотография, скульптура, объекты… А почему нет каталога? На этот вопрос можно ответить по-разному. Например, можно сказать, что я безалаберный человек (я бы употребил другое слово, из ненормативной лексики). Второе — потому что я много работаю. А без меня этот каталог никто составить не может, хотя масса желающих подключиться к каталогизации и систематизации всего, так сказать, накопленного. Но без меня это не будет иметь смысла. А поскольку я работаю хирургом, то восемьдесят процентов своего времени я провожу на работе или в связи с работой. Поэтому до сих пор и нет общего каталога.

Вы делаете различные выставки на основе своего собрания. К ним издаете что-нибудь?

В основном это маленькие буклеты, их существует штук тридцать, и, конечно, если их собрать в единое целое, то можно довольно легко сделать монографию.

Вы выставляете всегда разные вещи. Так что со временем соберется полный каталог коллекции, видимо?

Теоретически да, если я не умру раньше. (Смеется.)

И сколько же выставок еще нужно сделать?

Это непростой вопрос. Эта история с выставками возникла абсолютно случайно. Я никогда не думал, что буду показывать свое собрание. Спокойно собирал себе вещи, которые меня интересовали, и вдруг, внезапно, это возникло в начале 2000-х. Началось с того, что у меня появилось довольно большое количество работ одного художника, точнее художницы (я не люблю это слово), Татьяны Киселевой, которая умерла в 1990 году в сравнительно молодом возрасте, и случайно ко мне попали ее работы. Мне позвонила одна моя знакомая, искусствовед, которая ее знала в детстве, и предложила сделать выставку в Государственном институте искусствознания. Это была первая выставка, она прошла в апреле 2004 года, а вскоре после этого была выставка в РГГУ, посвященная двухлетней годовщине со дня смерти Леонида Талочкина. На ней было пятьдесят — шестьдесят работ, и это был мой проект, куратором была Юлия Лебедева, и он резонировал с коллекцией Талочкина, в то время экспонированной в РГГУ, а теперь находящейся в Третьяковской галерее. Там были общие имена. Вот так всё и началось, у меня стали рождаться идеи новых выставок.

Каждая выставка — это спонтанная история?

Я человек экспромта. Даже мои коллеги-медики мне говорят, что когда я выступаю экспромтом, то у меня лучше получается. Поэтому большинство этих проектов — это были такие внезапные импульсы, озарения, какая-то мысль, на что-то натыкаюсь в интернете, в литературе… Вот, например, я считаю, что моя лучшая выставка была «Хирургия», художественная, конечно. Перед этим Виталий Пацюков ко мне подошел и сказал: «Михаил, тебе надо сделать выставку с названием “Хирургия”». И у меня сразу родился целый пласт идей, но прошло несколько лет вызревания этого проекта. Но зато он прошел в совершенно потрясающем Фонде «Екатерина». Владельцы Фонда согласились на это, за что я им благодарен.

А как финансируются ваши выставки?

Это хороший вопрос. Я никогда ничего не платил за выставочное пространство. Такой вопрос даже не стоял. Те же владельцы Фонда «Екатерина» не взяли с меня ни копейки, хотя там огромное пространство. Наверное, ко мне такое хорошее отношение. Единственное, на что я трачу деньги, это вот на эти маленькие каталоги, их я издаю за свой счет. Это не какие-то громадные расходы, цена их в районе тысячи долларов. Мне хотелось, чтобы какой-то след остался, там всегда есть мой маленький текст, иногда я привлекал кого-то из своих друзей-искусствоведов или кураторов, чтобы в ином ракурсе осветить то, что я хочу показать. Без ложной скромности могу сказать, что это были нестандартные проекты с необычными названиями. Например, «Эксгумация», «Серое», «Fifty-Fifty», «Степь», «На грани», «Мультиверс» и   т.   д.

Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»Выставка М. Алшибая «Хирургия». Фонд культуры «Екатерина»

Вы позиционируете себя как коллекционер-экспериментатор, а любой эксперимент предполагает конечный результат. Каков он у вас?

Нулевой. (Смеемся.) Бывают эксперименты с отрицательными результатами. Как человек, прошедший школу эксперимента (моя кандидатская была экспериментом), я могу сказать, что эксперимент может и не получиться. Я сейчас немного утрирую, сгущаю краски, но всё же я не могу сказать, что это удавшийся эксперимент. Какие-то смыслы выкристаллизовались, но они очень туманны. Искусство — это такая область человеческого бытия, где нельзя дать однозначных ответов. Всегда остается пространство субъективности.

Для вас важным фактором всегда являлось наличие отношений с художниками. Если автор умирает, ощущаете вакуум?

В последнее время от нас ушли замечательные художники, замечательные люди, мои близкие друзья… Я потерял Володю Немухина, Юрия Савельевича Злотникова, только что ушел Володя Янкилевский. Конечно, я ощущаю некий вакуум.

Меняется ли отношение к их работам после смерти?

Это сложный вопрос. Иногда после смерти художника меняется рыночная стоимость его работ, но я этот вопрос вообще не рассматриваю. Я любил этих художников при жизни, и я продолжаю их также любить после смерти. Я с теплотой вспоминаю о них, хотя все они были очень сложные люди, но незаурядные, прекрасные представители нашей расы человеческой.

Борис Свешников
«Композиция»
1978

Ощущаете ли вы ответственность перед авторами, которых вы приобретаете в коллекцию?

Да, конечно! Я вообще-то считаю, что художник, а не коллекционер, главная фигура в искусстве. Я не сразу это понял, но в какой-то момент мне стало ясно, что всё, что я делаю, я делаю только для художников. У меня нет коммерческих интересов, я не собираюсь торговать этой коллекцией. Моя единственная задача — сохранить память о них.

Существует ли у коллекции концепция?

Концепция — это самое сложное. Я начал собирать совершенно хаотично, но с самого начала знал, что не буду собирать соцреализм, творчество художников, включенных в контекст пропаганды, и была концепция, что я буду собирать что-то необычное. Первая работа, которую я сознательно и самостоятельно приобрел в своей жизни в 1985 году на Измайловском рынке (пустыре, куда по выходным художники приносили свои работы для продажи), была абстрактной беспредметной живописью. Это не было тогда мейнстримом. Мне эта дама была абсолютно неизвестна, но она была хорошо известна в узких кругах неофициального искусства, это была Белла Левикова. Я о ней тогда ничего не знал. Вскоре я, правда, с ней познакомился, мы стали друзьями. Я считаю ее великим художником, хотя до сих пор ее творчество остается невостребованным. Я горжусь, что ее работа положила начало моей коллекции.

Некоторая подготовка у меня всё же была: я ходил в музеи на выставки, начал собирать художественные альбомы, а в те годы (семидесятые) это было непросто — они стоили дорого и их было очень сложно достать. Изучал историю искусств самостоятельно, много читал. А так как я много работал, всё это было урывками, но доставляло мне невероятное удовольствие.

Я бы говорил о нескольких концепциях. Одна из концепций — для меня очень важен контекст, не сама работа как некий предмет любования или наслаждения прекрасным (я не использую такие категории), а то, что окружает работу: история жизни художника, например, или история создания конкретной работы или серии работ, или история ее поступления в коллекцию. У меня всегда каждая работа связана с некой историей, это очень важный для меня момент. Вторая концепция — я не делаю различия между художниками: выдающийся, менее значимый. Для меня важны все.

А как в случае с подарками, укладываются ли подаренные работы в ваши многочисленные концепции?

Я всегда считал, что очень важно именно купить, приобрести, неважно за какие деньги, но ты имеешь право выбора. Но когда дарят художники — они очень хорошо всё чувствуют. Иногда им бывает жалко дарить качественную работу, но подлинные художники дарят хорошие вещи, именно те вещи, которые вписываются в концепцию, они понимают, что рано или поздно это где-то прозвучит и это должно прозвучать как следует. Бывают, конечно, и случайные какие-то подарки, от случайных людей, но всё же мне везло — в подавляющем большинстве случаев они вписывались в коллекцию.

Но когда я сам делаю выбор, тоже бывают сомнения. Я приведу случай, где сомнений не было никаких — эпизод с Наташей Нестеровой, когда она мне на выбор поставила несколько работ. Я в одну секунду выбрал то, что мне нужно. И она мне сказала: «Я вас должна предупредить, я эту работу один раз продала, и через три месяца мне ее вернули, потому что покупатель не смог с ней сосуществовать». Но я-то знал, что это МОЯ работа, прошло уже много лет, а она до сих пор доставляет мне наслаждение. Кстати, так же, как и купленная впервые мной в Измайлово работа Беллы Левиковой. А это редкость, многие работы мне надоели, разонравились, ушли на второй план, а эти работы остаются со мной.

Юрий Титов
«Mеханизм времени»
1974-1975

А вы помните, где у вас что лежит, стоит? Ведь при таком количестве работ нужно держать в голове колоссальный объем информации. (Разговор проходил в мастерской Михаила, заваленной работами от пола до потолка.)

У меня память всегда связана с локациями или с обликом. Даже если я не видел человека двадцать лет, вижу его облик и вспоминаю, как его зовут моментально. Я всегда помню, где что лежит, но вот выставки меня немножко подкосили, потому что, когда работы уезжают, потом возвращаются, а их место уже занято другими вещами, становится сложно что-то найти. Недавно я искал после выставки одну работу Краснопевцева три года, думал, что она затерялась или мне ее не вернули, но в результате нашел.

Вы, как ученый, как относитесь к сайенс-арту?

Я немножко участвую в этом процессе. На днях у меня было выступление в Доме ученых под придуманным мною названием «Кардиохирургия как искусство». Хирургия всё же наука, но я ее представлял как искусство. Вообще-то это гигантская тема: соотношение науки и искусства. У Флобера есть такая фраза: «Чем дальше, тем наука становится более художественной, а искусство — более научным. Расставшись у основания, они встретятся когда-нибудь на вершине». Наука и искусство — совершенно разные вещи. И в то же время есть нечто, что их невероятным, каким-то фантастическим образом объединяет. Физики говорят, например, о красивых формулах. А в искусстве есть в буквальном смысле научная строгость мысли (конечно, в подлинном искусстве). Бах высчитывал всё математически, а получилась не просто математика. А математика ограничена в своих расчетах, как нам показал Гёдель. Я думаю, что вот этот аспект сайенс-арта наиболее интересен – каково соотношение науки и искусства? Потому что иногда сайенс-арт носит несколько спекулятивный характер — например, когда какую-то эффектную химическую реакцию представляют как арт-объект. А это поверхностный подход. Наука и искусство, будучи абсолютно разными вещами, для меня представляют общность. И в своем личном опыте: хирургия — это наука, где мой каждый шаг продуман, и в то же время это, конечно, подлинное искусство.

Вагрич Бахчанян
«Портрет»
1972

Насколько справедлива известная фраза, что коллекция — это отражение личности коллекционера?

Абсолютно справедлива. Безусловно, всё, что мы делаем, это отражение нашей личности. Коллекция отражает разные аспекты личности и, конечно, моя коллекция — мое отражение с ее хаотичностью, с ее объемностью, потому что я всегда стремился к полноте. Насколько личность интересна, настолько и коллекция будет интересной и важной.

Вы довольно часто в своих проектах выступаете и как художник. Это творческий импульс или вы действительно в этот момент чувствуете себя художником, когда создаете какой-то объект?

Я себя чувствую художником, даже когда я не создаю объекты. (Смеется.) Хирургия — это же искусство, как я уже сказал. Как-то раз — это был абсолютно чистый внутренний импульс — на одной из выставок я взял и включил свой собственный объект, ну я же не буду изображать из себя живописца или графика. Это было в 2012 году, и с тех пор я понял, что буду в своих кураторских, условно говоря, проектах использовать какие-то собственные объекты. Я стал это делать довольно регулярно, и на выставке «Хирургия», о которой я рассказывал, их было несколько. Конечно, я не могу себя серьезно назвать художником, это такая игра. В постмодернистском дискурсе, простите за идиотские слова, есть такое понятие «лайф-перформ-арт», и я себя представляю якобы художником, хотя на самом деле отношусь к этому с большой иронией.

Петр Беленок
«Без названия»
1976

Вы как-то рассказывали о мечте создать музей. Какие-то подвижки есть в этом вопросе?

Я делал какие-то слабые попытки, но… Я бы хотел отдать коллекцию, но на определенных условиях. А тут всегда возникает сложность, ведь это всё нужно содержать. Вот Нортон Додж (я себя, конечно, с ним не сравниваю) более мощный и великий собиратель, чем я, ему повезло. Но это было в другой стране. Он решил всё, на что он тратил свои собственные деньги и усилия, подарить. И подарил Музею Циммерли при Университете Ратгерс. Но университет ответил ему на это адекватно. Там прекрасное здание, вся эта коллекция хранится, там работают люди — это была адекватная ситуация. Я мечтал бы о таком. Причем очень важный момент — это университетский музей, а не просто публичная галерея, куда приходят профаны поглазеть. Судьба его коллекции счастливая. И я знаю много коллекций нашей страны, которые распылились после смерти владельцев, как, например, коллекция Рубинштейна. У Сановича хранят наследники, но непонятно, что будет дальше… Конечно, хотелось бы всё отдать, но пока мои шаги в этом направлении вяловатые. Каждый человек думает, что он еще долго проживет, но я-то, как врач, знаю, что всё может закончиться в любую секунду! Посмотрим…

А если помечтать, что вот вам предоставили прекрасное здание в центре Москвы. Как будет экспонироваться ваша огромная коллекция?

Есть одно здание в Москве, которое достойно быть подлинным музеем современного искусства, сейчас я называть его вслух не буду, кое-кто, может быть, догадается, и если бы там был создан такой музей… Я очень уважаю Музей современного искусства, созданный Зурабом Церетели, но всё же это не совсем то. И вот я думаю, если бы из этого огромного здания был создан такой музей, не только я, а и другие коллекционеры отдали бы туда свои коллекции. И там была бы большая постоянная экспозиция современного искусства, и фонды, и разные временные выставки. У меня материала на несколько десятков серьезных проектов. Но я работаю каждый день в операционной и не в состоянии всё это осуществить. Конечно, если бы было такое заведение, я не исключаю, что я бы бросил хирургию, тем более что мой возраст уже приближается к критическому для хирурга, и занялся бы целиком подлинным искусством.

Марлен Шпиндлер
«Композиция»
1964

А в случае дарения всей коллекции в музей, какое будет ощущение от отсутствия произведений?

Знаете, я с Талочкиным был хорошо знаком последние годы его жизни. И как раз тогда он передавал свою коллекцию в РГГУ, где теперь моя коллекция. Я ему задал этот вопрос, и он дал мне потрясающий ответ: «Ты не представляешь, как я мучаюсь от этих картин, я не могу с ними жить!» (Смеется.) Я пока еще не дошел до такого состояния, я с ними живу вполне в комфорте. Ну конечно, Лада, вы должны понимать, если бы это произошло, я, конечно же, что-то бы оставил. Могу сказать прямо: кое-что я оставлю детям.

А они проявляют интерес к коллекции?

Нет, не проявляют. Я бы оставил им на пропитание. И, конечно, я кое-что оставлю для себя, чтобы умереть глядя на приятные мне произведения. Но поскольку у меня довольно много всего, то основной пласт от этого не пострадает. Из пятидесяти рисунков Пятницкого я могу оставить себе три?