Пьeр-Кристиaн Брoшe — фрaнцуз, живущий в Рoссии с 1989 гoдa, кoллeкциoнeр сoврeмeннoгo рoссийскoгo искусствa, прeзидeнт издaтeльствa «Aвaнгaрд», выпускaющeгo путeвoдитeли пoд мaркoй «Petit Futé» и зaядлый путeшeствeнник. Oдин из oснoвaтeлeй ужe нe сущeствующeгo мoскoвскoгo Клубa кoллeкциoнeрoв, вeдущий прoгрaммы «Рoссия, любoвь мoя!» нa тeлeкaнaлe «Рoссия — Культурa» и муж xудoжницы Aннушки Брoшe. В интeрвью ARTANDHOUSES oн рaсскaзaл o рoли кoллeкциoнeрa в судьбe искусствa, расставании с коллекцией и кризисе в художественной жизни Москвы.
Вы как-то рассказывали, что в основе первой вашей коллекции были марки, подаренные бабушкой. Вам тогда было шесть лет.
Верно. Я начинал коллекционирование с марок. Отсюда началась моя страсть к коллекционированию вообще. А у родителей такого увлечения не было.
В городе, где вы росли, вообще были музеи?
Я жил и учился в Пуатье, где находится старейший университет Европы и где учились Декарт и Рабле… В городе было много известных зданий VI и XI веков. И я впитал в себя эту классическую культуру. Но музеев современного искусства, действительно, на тот момент еще не было.
А в доме были картины?
Только у бабушки были картина одного местного художника и портрет папы в пятилетнем возрасте. У родителей совершенно не было интереса ни к антиквариату, ни к современным авторам, они были далеки от этого. Папа был ученым-физиком.
В гостях у Пьера-Кристиана и Аннушки Броше
Ваш интерес к российским художникам возник сразу, когда вы в 1989 году приехали в Россию, или раньше?
С русским искусством я познакомился еще студентом в Париже в сентябре 1979 года на выставке «Париж — Москва. 1900–1930».
Позже я жил в Германии, где познакомился с художниками из группы Die Neue Wilden («Новые дикие»), а также видел первые инсталляции Йозефа Бойса. В Берлине подружился со многими художниками группы Fluxus, а также общался с великим американским художником Эдвардом Кинхольцем.
Затем, уже снова в Париже, я начал издавать книги и альбомы по искусству, активно ходить по частным галереям и выставкам современного искусства, начал его собирать. Я имел честь познакомиться и с Жан-Мишелем Баскией, и с французскими художниками, такими как Кристиан Болтански, Жан-Шарль Бле и многими другими. Дружил с коллекционерами — Жан-Шарлем Де Кастельбажаком и Аззедином Алайя…
В 1988-м в Берне открылась выставка «Живу — вижу», там впервые увидел работы советских художников Кабакова, Булатова, Звездочетова. Это было достаточно любопытно. У меня был интерес к России из-за папы, который много раз был здесь, и я сам к тому времени уже неплохо говорил по-русски. В этом же году вышел номер журнала artpress, посвященный современному искусству СССР, в котором я обнаружил группы молодых художников — московских «Чемпионов мира» и «Детский сад», питерских «Новых художников».
Со всем этим эстетическим европейским багажом я уже мог оценить то, что было на тот момент прорывом в искусстве, особенно в России, на пороге новой эры!
Когда я приехал в Москву в 1989 году, в «Первой галерее» (у Айдан Салаховой) я сразу приобрел три работы Гурама Абрамишвили из «Чемпионов мира», несколько коллажей Гора Чахала. А в 1990-м познакомился с моей будущей женой, Аннушкой, и она привела меня в мастерские на Чистых Прудах, где как раз работали «Чемпионы мира». Так что я узнал всех довольно рано.
Аннушка и Пьер-Кристиан Броше
Как развивалась коллекция?
Девяностые — это были прекрасные годы для современного российского искусства. Я познакомился тогда практически со всеми художниками, которые жили в Москве и Петербурге, собирал их работы. Для меня было важно поддерживать именно тех художников, с кем я мог общаться, которые работали в стране, в которой я уже тогда решил жить. Таким образом, я не собирал ни Булатова, ни Кабакова — никого, кто уже уехал из России в то время. Мне было важно фиксировать, что происходит в мире культуры и искусства одновременно с моей жизнью здесь.
В 2001 году мы с Михаилом Царевым и Дмитрием Коваленко с помощью Николая Палажченко (Спайдера) создаем Клуб коллекционеров, проводим выставки, арендуем помещение на «Стрелке», где, например, в 2002 году я сделал первую после распада выставку «Чемпионов мира». Там же организовал первую ретроспективу Владика Мамышева-Монро из тридцати-сорока работ из моей коллекции. Всё происходило очень быстро в мире современного искусства!
В 1999-м Василий Церетели открывает Московский музей современного искусства, в 2003-м Стелла Кесаева открывает фонд, а в 2007-м Игорь Маркин создает свой музей «Арт4». В этом же году я показал в ММСИ в Ермолаевском переулке свою коллекцию — выставка заняла все четыре этажа музея и была для меня очень важной, потому что дала возможность структурировать всё, что я собрал до этого, и еще издать каталог этой коллекции.
Сколько произведений было на тот момент в коллекции?
Около пятисот. Показывал я двести с чем-то. Четыре этажа музея мне сильно помогли, потому что удалось разделить коллекцию по направлениям: на первом этаже были работы московских художников 1980-х, второй я отдал под питерских художников — отдельный зал там был сделан под «Гагарин-пати» (многие забыли, что именно рейв и «Гагарин-пати» пришли из Питера). Третий был посвящен живописи 2000-х, а четвертый отдан новым технологиям — видео, фото и т. д.
Многие зрители были потрясены не только количеством работ, но и качеством выбора. Мне удалось показать, что собирать искусство — это не просто купить десять картин и повесить их на стены дома, это намного сильнее, безумнее, чем мелкобуржуазный подход. И многие чувствовали страсть коллекционера и открыли для себя новые имена: например, сразу после этого была большая выставка некрореалистов, которых до этого мало кто знал.
Я понял, что рынок следит за тем, что делаем мы, пять-десять человек коллекционеров современного искусства. Я собрал лучшее, что было на тот момент в этой стране, и многие люди смогли увидеть это. И тогда я понял, что, сделав свой выбор, я подал пример другим. Я убежден, что предмет, который сделал художник, становится искусством, только когда коллекционер приобретает его. То есть авторитет коллекционера делает работу художника предметом искусства. Нельзя забывать, что все музеи мира заполнены выбором частных коллекционеров. Сейчас есть тенденция полагаться только на мнение кураторов, но я в них не верю. Для кураторов их карьера и собственные амбиции важнее, чем искусство.
А в какой момент вы решили расстаться с частью коллекции?
Это был интересный момент, потому что мне сделали предложение, от которого я не смог отказаться. Я сказал: «Вот все работы с начала 1980-х до 1993 года. Это целая эпоха! Возьмете?» Я не подбирал, а продал целиком все работы перестроечного периода. Мне было очень важно продать этот блок целиком кому-то, кто мог бы сохранить и, может быть, в дальнейшем показать этот блок именно в таком виде.
Не жалко было расставаться?
Нет, продать — это абсолютно не страшно. Начал снова собирать молодых художников (смеется). Просто продавать надо с умом и вовремя. Я же продал результат моего тщательного выбора, а человек сознательно приобрел этот выбор. И это очень сильный момент для обоих — и для покупателя, и для продавца.
Продав коллекцию, вы начали собирать новую? Теперь уже новое поколение современных художников?
Да, я же всегда собирал современных молодых художников. Сначала это были художники моего поколения — «Чемпионы мира», питерские художники (Новиков, Монро, Гурьянов, Африка), а потом уже более молодые. Есть ощущение, что, когда ты собираешь молодых художников, ты общаешься с молодежью и не стареешь…
А в сквоте в Трехпрудном переулке бывали?
Да, но туда было как-то трудно всегда попасть, там можно было всех застать только в день вернисажа. Хотя несколько вещей я там купил — например, Авдея Тер-Оганяна… Но я не купил там ни Кошлякова, ни Дубосарского, который там был один, без Виноградова. Мне казалось, что намного интереснее искусство до 1993 года было в сквоте на Чистых Прудах.
А что же было после 1993 года?
В 1994–1997 годах было такое время, когда интерес к коллекционированию упал почти у всех (иностранные коллекционеры больше не приезжали и не любили Ельцина, а здесь никому не было нужно искусство), и, таким образом, появилось много перформансов — Кулика, Осмоловского, Бренера. Ведь когда нет коллекционеров, художники не делают тех предметов искусства, которые можно купить и продать, а они ищут другие формы творческого самовыражения. Перформансы стали именно такой формой.
Кстати, про Осмоловского. Он считает, «…что в России искусство никого не интересует, а интересуют только люди, которые делают деньги. А известность и влияние в мире русского современного искусства как было на нуле, так и осталось». Это цитата из его полемики с Маратом Гельманом в Facebook. Вы согласны с этим?
Дело в том, что Осмоловский в данном случае не понимает, что такое делать деньги. Например, когда кто-то из коллекционеров мне говорит, что ему не интересен тот факт, что то, что он купил сейчас, будет стоить дороже в будущем, я не верю. Давайте будем честными (смеется)! Если ты коллекционер и создаешь коллекцию современного искусства для будущего, это значит, что твой выбор сегодня должен быть оправдан многим, потому что это станет элементом и образом современной культуры в будущем. В этом случае спрос на этот объект увеличивается, и, естественно, увеличивается цена на эти работы и на этого художника. Я счастлив, когда я знаю, что я когда-то купил работу за сто евро, которая теперь стоит сто тысяч евро. Это значит, что я сделал в то время правильный выбор! Художник, которому я отдал эти деньги, правильно их использовал для того, чтобы развиваться, делать новые работы. А теперь он достиг такого уровня, что все хотят его работы, и он стоит дорого. Это же прекрасно! И получается, что я был прав, когда дал ему те деньги, я не ошибся.
Получается, что любая покупка произведения искусства преследует цель продать потом дороже?
Нет, я же не рассматриваю приобретение работ как финансовую инвестицию. Когда цена на художника поднимается, я рад, потому что это доказательство того, что я был прав, сделал правильный выбор в начале его карьеры! Это абсолютно эгоцентрический подход — мой выбор был оправдан. Очень многие художники говорят, что когда я приобрел у них работы, то это был мощный толчок. Некоторые, правда, меня обвиняют, что я покупаю по дешевке, но, во-первых, хотелось бы напомнить, что в 1990 году тысяча долларов за работу — это было совсем не дешево. А во-вторых, я очень горжусь, что у многих из пятидесяти известных сегодня в России художников я первым купил работы! Это Монро, Каллима, «Синие носы», Чахал, Шеховцов, Чтак, Кульков, Мост, Алексеев и другие. И это для меня главное.
Как далее будет складываться коллекция?
В какой-то момент ты думаешь: «Уже год ничего не покупал» — и ты не понимаешь, что происходит. Я вижу два варианта. Первый: ничего не происходит. Художники сегодняшнего дня то ли боятся что-то делать, то ли у них нет энергии, нет вдохновения, я ничего интересного не могу найти. Художники что-то рисуют, но я не вижу смысла, почему они это рисуют и кому это нужно. Или это показывает, что общество сейчас находится в состоянии афазии, стагнации, без движения, и, таким образом, художники тоже в этом состоянии не могут ничего делать. Второй: когда я начинал собирать тридцать лет назад, у меня тоже была другая энергия! И ты думаешь: «Может, я уже такой старичок, которого перестало что-то волновать? Что же делать?» Я общаюсь со своей дочерью, которая учится во Франции на художника, и вижу, что то, что она делает, мне нравится, это очень круто! И она показывает мне вещи, которые делают ее друзья, с которыми она учится, и мне это тоже нравится. А здесь я сейчас вижу в основном интеллектуальную апатию.
На днях вы мне сказали, что стали меньше ходить на выставки. Это связано именно с этим?
Да, ходишь и видишь: нет страсти, нет вот этого «wow». Стало больше художников, которые продвигают себя через журналы, выбирают правильные контакты, делают специальные вечеринки — это меня сильно пугает, происходит коммерциализация искусства. И потом, я же не могу купить пятьдесят работ Горшкова или Гаршина, которые мне до сих пор очень нравятся, но у меня уже есть много их работ. Ну и средства ведь тоже не бесконечны. Если бы у меня было много денег, я бы продолжал покупать, но только пятерых художников, не больше. Просто всё остальное — отстой. Нет той энергии, что я ищу.
Сейчас вы больше поддерживаете провинциальных художников. У них больше энергии?
В Воронеже — однозначно. В Краснодаре Группировка ЗИП — прекрасные ребята, я их еще не купил, но они хорошие. Мне нравятся их большие вещи, но они в квартиру не влезут (смеется). Я видел интересных молодых художников еще и в Омске, Новосибирске, Санкт-Петербурге, наверное, еще где-то есть, но их так мало…
Выставка «Пазл Пьера Броше»
Мультимедиа Арт Музей, 2015-2016
Раньше у вас был своеобразный ритуал проводить after-party после крупных событий. Это вы у Щукина идею позаимствовали?
Ну, не только Щукин так делал. Это то, что я считал важным: собрать интересных людей для обсуждения и дискуссии. Ведь после выставки в Мультимедиа Арт Музее в 2016-м не только у меня, а у многих было ощущение, что хорошее время позади. На той выставке я специально соединил в одной экспозиции современное искусство, литографии Пикассо и книги Маяковского 1920-х. Ведь у нас есть такое ощущение, что в 1920-х жизнь бурлила, всё было прекрасно и так далее. На самом деле в 1990-х жизнь была такая же, и я это показал: выставил фотографии всех наших after-party.
Сейчас всё стало намного буржуазнее, считается, что нужно делать вечеринки, например, в ресторане Baccarat, а мне это не по карману. А я еще помню случай в 1991-м после открытия выставки Маши Серебряковой в галерее «Кино», когда я предложил пойти к нам домой, чтобы обсудить выставку и выпить — никто не понял, что это такое! Это не было принято тогда, позже это стало традицией. Я продолжаю считать, что в мире культуры общение очень важно, обмен мнениями, потому что и художнику нужно знать, как его искусство воспринимается с внешней стороны.
Есть сейчас у вас любимый художник?
Аннушка, конечно! Вот теперь еще и моя дочка Аполлинария тоже.
Рекомендую ознакомится http://clinica-diamand.ru/