Xудoжник и экс-гaлeрист, свeтскaя дaмa и нeсoстoявшийся биoлoг, aтeист и зaвсeгдaтaй мoскoвскиx нoчныx клубoв Aйдaн Сaлaxoвa рaсскaзaлa ARTANDHOUSES o свoeй жизни в двуx пaрaллeльныx рeaльнoстяx.
Начну с вопроса, который просто не дает покоя с позапрошлого года: это правда, что Леонардо Ди Каприо подарил вам дамский пистолет?
Что??? Какой пистолет??? (Смеется.)
Игорь Шулинский в своей книге «Странно пахнет душа» об этом упоминает…
О, я еще не дочитала до этого момента!
Понятно. Значит, авторская выдумка?
Конечно, выдумка! Да, я была на дне рождения Леонардо Ди Каприо в Иордании и подарила свою работу. Он мне ничего не дарил!
В книге Шулинский выписал вас под именем галеристки Айтач. Не все знали тогда, что вы профессиональный художник? Или это специальное позиционирование в тот период 1990-х годов?
Наверное, он просто меня так воспринимал…
После первой персональной выставки в 1986 году вы на протяжении двадцати шести лет занимались только галерейной деятельностью. А творчество?
Как художник я работала всегда, параллельно. Исключение составили только четыре года после рождения сына.
Сейчас как считаете, галерейные годы — напрасные?
Сейчас я думаю — да.
Эта переоценка с возрастом произошла? Жаль потерянного времени?
Да, очень жаль. Во-первых, работа галериста — это тяжелый труд. Почему-то сейчас ничего радостного за тот период (хотя, естественно, оно было!) не вспоминается. А вспоминаются только трудности и проблемы. И совсем мало было времени на творчество, слишком много отвлекающих факторов.
А как сказывается на художнике опыт работы галеристом?
Хорошо, что искусство мне не опротивело! (Смеется.) А так, работа галеристом дает организационные навыки, ты уже можешь сам себе быть менеджером.
У вас живописное образование, как у отца и мамы. Откуда и когда пришла идея заняться скульптурой?
Когда я приехала в гости к Емельяну Захарову в Италию, я увидела эти мраморные карьеры и сразу поняла, что сделаю там скульптуру. Ну и втянулась, конечно. А потом вспомнила: в детстве я ходила в секцию баскетбола (хотя маленькая была) и в скульптурную студию. Я даже недавно нашла в архиве свой первый барельеф, сделанный в одиннадцать лет.
Слышала, что в детстве вы хотели стать биологом…
Да, мне было это очень интересно. Я хорошо училась и с легкостью поступила в физико-математическую школу, но не пошла туда учиться, так как хотела стать биологом. Но в биологическую тоже не пошла, там нужно было учить английский язык, а у меня был немецкий. А так как в доме все рисовали, я в пятом классе пошла в художественную школу. Ну и потом, естественно, в Суриковский институт. Кстати, возможно, в том, что я так увлеклась скульптурой, мне помог поставленный в институте папин «скульптурный» рисунок.
Кстати, отец ведь практически всю жизнь удачно совмещал работу первого секретаря Союза художников СССР и творчество. А вы остыли к общественной работе?
Ну, папа только недавно отошел от общественной работы, теперь он только вице-президент Академии художеств. А у меня был долгий период такой модели жизни — работа в галерее и творчество. Я в детстве долго была уверена, что дома все рисуют и куда-то ходят на работу. То есть что художник — это не профессия, а такое бытование. Ну а потом-то я увидела, что, оказывается, в других семьях дома не рисуют!
Зная, что вы активно работаете с мрамором в Карраре, я думала, что скульптура совершенно вытеснила живопись и графику, а теперь вижу, что это не так, верно? (Разговор проходил в московской квартире Айдан, где также находится мастерская.)
Да, в Москве я могу делать живопись и графику, а в Карраре у меня скульптурная мастерская 1000 кв. м. А так как я провожу там довольно много времени, почти вся живопись и графика оказалась проданной, и я сейчас срочно делаю новые работы, на которые уже стоит очередь. В Карраре я могу делать графику только в выходные, потому что в будни, когда я занимаюсь скульптурой — а это очень тяжелый труд, ведь когда целый день работаешь с болгаркой, дрелью и так далее, руки дрожат, — рисовать невозможно.
Какой фактор является решающим при покупке куска мрамора: его цена или задуманная скульптура?
Очень много факторов влияют. Сначала идут эскизы, чертежи, потом лепится маленькая модель, потом большая и делается расчет, какой кусок мрамора нужен по размерам. И вот с этими размерами ты идешь в карьер.
То есть вы приходите в каменоломню, видите кусок камня и говорите: «О, это то, что мне нужно, как раз подойдет»?
Нет, увы, это было бы шикарно, но такое могут себе позволить только очень богатые люди. На самом деле происходит иначе. Они пилят определенными блоками, причем небольшой блок, по их понятиям, это два на полтора на полтора метра. А мне, например, нужен два на метр на метр. Никто не будет отпиливать лишние полметра. Остается довольно много лишнего материала. Приходится ездить по разным карьерам и выбирать. Ведь каррарский мрамор самый дорогой в мире.
Можно с какими-то скульпторами поделить блок?
Да, такая практика есть, и я ею пользуюсь.
Много скульпторов работает в Карраре?
Очень много, человек сто, наверное, со всего мира — из Аргентины, из Канады, из Австралии, из Европы.
Пару лет назад вы сказали, что больше не будете ввозить свою скульптуру в Россию.
Это огромные деньги — перевозка, растаможка. Когда организаторы начинают считать — хватаются за голову. У меня было несколько больших музейных выставок, связанных с перевозкой скульптуры: в Венеции в рамках биеннале, в ММСИ здесь, в Галерее Саатчи в Лондоне, в прошлом году в бельгийском Намюре в католической церкви Сен-Лу и на площади около нее в крупном музейном проекте, который назывался «Пороки и добродетели» и располагался на трех площадках. Его организатором был Музей Фелисьена Ропса, кураторы выбрали художников — от Брейгеля до меня. И моя выставка в церкви была третью всего проекта.
И за голову хватаются только в России?
Только у нас придумали сделать условия ввоза скульптуры по четыре евро за килограмм, как за керамическую плитку. Чтобы было дешевле, нужно объявлять культурной ценностью, но в этом случае очень трудно вывозить обратно. А учитывая, что некоторые мои работы весят полторы-две тонны, получается огромная сумма! А вот, например, в Арабские Эмираты морем из Италии — всего три-четыре тысячи евро, как и в Англию. В Бельгию вышло в три раза дешевле.
Сейчас вы работаете с какими-то галереями?
Я работаю с Cuadro Fine Art Gallery в Дубае, с Wetterling Gallery в Стокгольме и с галереей XL в Москве. И сама продаю, конечно.
Поговорим немного о прошлом. Когда вы открывали «Первую галерею» с Александром Якутом и Евгением Миттой в 1989 году, был ли у вас прицел на скорый коммерческий успех?
Да мы про деньги как-то и не думали тогда.
Тем не менее ходили слухи, что многие галереи, работающие с современным искусством, приторговывали антиквариатом, чтобы выжить. Вам приходилось заниматься такими продажами?
Да, до середины 1990-х приходилось. Зритель оказался не готов покупать современное искусство, хотя на выставки приходило много народу, время было бурное, веселое. Иностранцы немного покупали, потом появились и наши коллекционеры, которые за недорого стали что-то приобретать. А с 1993 по 1997 год уже в моей «Айдан-галерее» не было ни одной продажи современного искусства! Да и потом покупали чуть-чуть. Поэтому в 2012 году я закрыла галерею. Назвать рынком то, что здесь происходит, можно с очень большой натяжкой.
Насколько важно для художника посещение крупных международных выставок и биеннале? Интересны ли художнику, в отличие от галериста, ярмарки?
Конечно, важно для развития смотреть, что происходит, для установления новых контактов и социального общения тоже. Художнику нужно видеть весь срез мирового искусства в настоящий момент, быть в курсе тенденций, направлений.
Вкладываете ли вы в работы какой-то скрытый смысл? Нужно ли зрителю их разгадывать?
Конечно! Есть первый уровень восприятия, второй, потом всё глубже, глубже… Но я не люблю об этом говорить, могу объяснить что-то для первого уровня восприятия, потом человек должен додуматься сам. Мне важна эмоция, которая не формулируется.
При вашей социальной активности достаточно времени остается на творчество? Важно ли для художника уединение?
Да! В Карраре с этим проблем нет — там для меня существует только работа, творчество. В Москве с этим сложно — помимо преподавания хочется и в клуб сходить, и с друзьями повидаться. Вот, с трудом нашла время, чтобы вам интервью дать, а до отъезда надо еще два больших холста закончить, обещала.
Что чаще всего служит вдохновением, толчком к созданию нового произведения: литература, музыка, кино, события из жизни?
Это могут быть совершенно разные вещи: личные истории, музыка… Мысли приходят, когда я лежу на пляже и ничего не делаю или танцую всю ночь в ночном клубе, то есть когда происходит полное расслабление.
Какое у вас отношение к реальности?
Странное…(Смеется). Не могу сформулировать, но в последние годы реальность какая-то странная. Во-первых, я себе устроила две совершенно разные реальности — Москва и Каррара. Это абсолютно два разных мира, и это интересно, когда ты из одного мира погружаешься в диаметрально противоположный. И это случается каждые полтора-два месяца.
Тяжело в Москву возвращаться?
Если я не смотрю новости и не читаю фейсбук, тогда не тяжело. Я всегда очень радуюсь Москве, встречам с друзьями, тусовкам, ресторанам, ночным клубам. Мне нравится моя квартира, в Карраре она значительно меньше, да и сервис мне здесь нравится.
Сервис?
Да, потому что в Италии — это катастрофа. Если у меня здесь что-то прорвало, то сантехник приходит через двадцать минут; ночью открыты все супермаркеты, интернет проводят за день, а не как в Италии: сначала проводят линию, через две недели ставят роутер, а потом подключают еще в течение недели. Так что мы это не очень ценим и понимаем, но здесь бытовой сервис гораздо выше. Да и бюрократии в Италии намного больше.
Но жить-то всё же там лучше?
Это нельзя сравнивать. Это действительно два разных мира. Здесь веселее, удобнее с бытовой точки зрения. А там, конечно, экология, продукты, климат, больше возможностей для работы и так далее.
Кто из современных художников близок по духу?
Из иностранных — Мэтью Барни, Луиза Буржуа, Олафур Элиассон, но вообще мало кто нравится. А из российских —АЕС+Ф, Булатов, Recycle. Раньше еще нравился дуэт Дубосарский-Виноградов.
Ваше искусство довольно часто связано с эротикой. Существуют ли для вас в творчестве табуированные темы?
Нет. Но в разных странах отношение к некоторым понятиям различное. Если раньше даже у нас можно было выставлять практически всё, то теперь цензура создает препятствия для многих тем.
А самоцензура срабатывает только при стратегии выбора — где можно, а где нельзя выставлять данное произведение.
Ваш интерес к ориентальной тематике связан с тем, что основные коллекционеры и покупатели из Арабских Эмиратов?
Меня эта тема постоянно интересует. Возможно, она отойдет куда-то. Этого типа работы продаются в ОАЭ, а скульптуры с обнаженным телом с удовольствием приобретают европейские ценители. Хотя с открытием Лувра в Абу-Даби, возможно, что-то изменилось в их законодательстве, ведь они ввезли греческую обнаженку и римскую. А когда мы начинали участвовать в ярмарках там, все ввозы рассматривал орган цензуры, и фигуратив, обнаженка, религиозная тематика (кроме мусульманской) были невозможны.
Когда идет работа над скульптурой или живописью, это мыслится сразу как часть какого-то выставочного проекта, серии?
У меня все работы связаны между собой. Из одной вытекает другая. Единственное — когда я пишу обнаженную натуру, я отдыхаю. Это для меня просто тренинг руки и глаза.
Делаете работы на заказ?
Живопись — нет, а вот скульптуру — да. Я делаю памятники. Уже сделала два: один установлен на Троекуровском кладбище, а второй в Баку, матери Полада Бюльбюль-оглы. И это очень интересный опыт.
Над чем сейчас работаете?
Над проектом «Тайная вечеря» в Карраре. Это большая скульптура-инсталляция.
Проект для какого-то конкретного пространства?
Нет, как обычно, делаю для себя. Это уже потом, когда всё будет готово, начнут поступать предложения от галеристов, с которыми я сотрудничаю.