Сoбрaнию русскoй живoписи Вaлeрия Дудaкoвa скoрo испoлнится пoлвeкa. Oн тoлькo чтo издaл книгу «Кoллeкциoнeры», пoсвящeнную лeгeндaрным советским собирателям, и рассказал ARTANDHOUSES о том, как легализовывал в СССР понятие «коллекционер произведений искусства», по каким правилам продавал свои работы Владимир Вейсберг и почему в СССР не было спроса на художников «Бубнового валета».
Валерий Александрович, расскажите, с чего началась ваша коллекция?
У меня было и желание коллекционировать, и возможности. Даже в советское время я был человеком вполне обеспеченным: как художник-оформитель я работал в разных издательствах, с 1969 года — в фирме «Мелодия», и с 1973 года стал там фактически главным художником. Это была возможность много зарабатывать, мы с главными художниками разных издательств давали друг другу выгодные заказы по музыке, на конверты для грампластинок (в том числе для тех, которые шли только на экспорт). Я был известным оформителем, с 1966 года постоянно участвовал в выставках графики.
Самую первую работу я не покупал, мне ее дали «на повисение». В советское время такая практика существовала у художников-нонконформистов, среди которых у меня было много друзей. Дмитрий Краснопевцев, Лев Кропивницкий, Слава Калинин, Борис Свешников, Володя Немухин; конечно, они были старше меня лет на десять — двадцать, а то и больше, но мы дружили, они видели мою заинтересованность. Ну, а кроме того, у меня были средства, квартира, знакомства, вот друзья-художники и давали мне свои работы на экспозицию.
В это время, когда я всё теснее общался с художниками-живописцами, я чувствовал определенное разочарование в своей профессии: я понимал, что как профессионал-оформитель достиг потолка, выложился и вряд ли достигну чего-то большего. И это тоже подталкивало меня к новой области — коллекционированию.
Какая работа была куплена первой?
Это был 1970 год и картина Володи Вейсберга «Натюрморт» 1968 года с белыми геометрическими предметами (судьба ее трагична, в 2012 году она сгорела).
То есть в основе моей коллекции были работы нонконформистов, и покупать их я стал, следуя совету Немухина. Он мне сказал про Вейсберга, с которым я в то время не был знаком: «Ты знаешь, мы-то все обыкновенные, а вот он уже достиг того качества, когда это не только интересно, так что ты не прогадаешь». Я пошел к Вейсбергу, познакомился с ним и купил эту картину.
Сколько в 1970 году стоила картина Вейсберга?
Двести рублей. Вейсберг сначала нас с женой в мастерскую не пустил — несмотря на то, что мы пришли по рекомендации Немухина. Разговаривал с нами подозрительно, через приоткрытую дверь: «А деньги у вас с собой есть?» — «Есть». — «А сколько есть?» — «Рублей 300–400». — «Тогда сейчас я вам поставлю работы за 300–400. Если вы купите, покажу вам за 500, за тысячу, за полторы и за две… Но только когда вы купите». Когда мы сказали, что берем эту работу, но деньги принесем завтра, он очень расстроился: «А точно принесете?» Мы отвечаем: «Но нас же рекомендует Немухин!» Деньги мы принесли точно в срок.
Трудно ли было «переквалифицироваться» из художника в коллекционера?
У меня хороший профессиональный «фундамент»: по первому образованию я художник-полиграфист. Окончил полиграфический техникум (как художник-оформитель), где был курс истории искусств, преподавали композицию, работали акварелью и гуашью. Затем я получил искусствоведческое образование — с 1963 по 1970 год с перерывом учился в МГУ. Потом окончил аспирантуру у Дмитрия Владимировича Сарабьянова.
Чтобы войти в круг крупнейших советских коллекционеров, нужно было соблюдать определенные условия, и главное — кто-то должен был вас туда ввести. Мне в этом помогли Яков Евсеевич Рубинштейн и Юрий Сергеевич Торсуев. С Рубинштейном, одним из самых серьезных советских коллекционеров, я познакомился в 1974 году на выставке «Портрет и автопортрет из частных коллекций», и следующие восемь лет он был моим учителем по «обмену-обману», как мы шутили. От него я узнал многие коллекционерские фокусы и приемы. Немало мне дал и Торсуев — известный питерско-московский коллекционер того времени, собиратель, спекулянт (сейчас бы мы его назвали дилером). Он знал все места, где можно что-то купить, и обслуживал многих крупнейших коллекционеров Советского Союза.
Вы собирали коллекцию по определенному плану?
В середине 1970-х я решил для себя, что к середине 1980-х должен войти в десятку крупнейших коллекционеров страны. И к 1983 году я смог это сделать. Меня в то время интересовали два направления собирательства. Первое было связано с моими научными интересами (я написал диссертацию по проблемам синтеза в искусстве русского модерна). И второе — нонконформисты.
Вашей коллекции скоро полвека. Менялись ли ваши собирательские интересы?
Да, например, работы авторов «Союза русских художников», которые я купил за первые два года собирательства, я потом абсолютно все продал или обменял. Потом я заинтересовался левым блоком «Мира искусства», собирал «Голубую розу» (у меня, видимо, лучшая частная коллекция в стране), «Бубновый валет» и «левых» — то, что называют авангардом.
И, естественно, сохранил интерес к шестидесятникам. Это были всё-таки живые люди, с которыми легко было вступить в контакт. А для меня очень важно общение с художником, понимание мотивов творчества. Я не покупал работ ни одного художника, пока не знакомился, не пображничал, за жизнь не поговорил. Я должен был понять: это аферист, юродивый, самозванец, талант или гений? Гениев, к сожалению, я пока не нашел среди шестидесятников. Я знал очень талантливых людей, безусловно, но были и люди, которые не умели рисовать вообще, которые заявляли о себе только ради того, чтобы войти в эту среду, прославить себя неким жестом.
Но в шестидесятые годы были не только нонконформисты…
Я думаю, что мастерство Виктора Попкова, Николая Андронова и Павла Никонова, Кирилла Мордовина ничем не меньше, чем Оскара Рабина, Владимира Весбейрга и еще кого-то. Эти авторы нисколько не слабее, чем нонконформисты. Они тоже непокорные, они и страдали, и буйствовали, и рефлексировали. Ну не ходили они на Красную площадь протестовать против 1968 года в Чехословакии, тем не менее они равноценны нонконформистам по художественным качествам. Это стало особенно ясно на выставке «Оттепель» в Третьяковской галерее.
У вас было много конкурентов среди коллекционеров?
Большая часть собирателей покупала передвижников, «Союз русских художников», «Мир искусства». «Бубновый валет» мало кто собирал, потому что это было искусство, которое требовало больших знаний, домысливания, немножко риска. Когда образуется спрос, тогда формируется круг коллекционеров, а на «Бубновый валет» не было особого спроса. К примеру, в 1965 году я видел в знаменитом комиссионном на Арбате (который потом снесли до фундамента, и всех там пересажали) работы Сомова и Бакста по 60 рублей каждая, а огромный Богаевский стоил 120 рублей. Что тут говорить о «Бубновом валете», да почти ничего он не стоил. Его собирали крайне редко.
Вы не только собирали коллекцию, но и много сделали для легализации самого понятия «коллекционер произведений искусства» в СССР.
Я активно участвовал в работе двух клубов коллекционеров, не первого, который был создан в 1960-е годы при МОСХе, а второго, при Советском фонде культуры, где я был вице-президентом, и третьего, который начал работу в 1997 году под моим руководством. Роль этих клубов велика, мы провели огромное количество выставок и действительно подняли престиж частного коллекционирования. Сейчас это замалчивается музеями.
Я еще в советское время совершенно сознательно «афишировал» свою коллекцию, не стеснялся. Во-первых, я мог себе это позволить, поскольку моя зарплата как художника, как сотрудника «Мелодии» была легальной, меня трудно было обвинить в «нетрудовых доходах». Во-вторых, я понимал, что чем больше известны мои картины, тем меньше возможностей их украсть и потом продать (время тогда было криминальное). Скажу больше — я настаивал, чтобы на выставках картины подписывались не «частное собрание», а «собрание В. А. Дудакова и М. К. Кашуро».
Насколько велика сейчас ваша коллекция и вся ли она находится в Москве? Насколько я помню, часть вашего собрания в Лондоне?
Сейчас вся моя коллекция — свыше 600 работ — находится в России.
Каков состав вашей коллекции сегодня, спустя почти полвека после начала ее создания? Какие произведениями в своей коллекции вы гордитесь больше всего, что считаете жемчужинами собрания?
Мой любимый художник ХХ века — Михаил Ларионов. У меня десять его работ: от живописи 1904 года до пастелей и парижских рисунков. В собрании и пять «первых номеров» голуборозовцев, то есть лучшие их работы: «Горный ручей» Николая Крымова, «Ночь («Осенняя песнь») Петра Уткина, «Карусель» Сергея Судейкина, «Красная лошадь» Мартироса Сарьяна, «Натюрморт с автопортретом» Николая Сапунова.
В собрании есть исключительные работы: «Трамвай» Александра Богомазова, «Жница» Давида Бурлюка, «Первый супрематический натюрморт» Антонины Софровновой (между прочим, был в семье Михаила Булгакова). Ну а что сказать о «Демоне» и «Морской царевне» Врубеля, работах Пуни, Шагала, Явленского?..
Какие у вас сейчас планы как у коллекционера?
Планы несложные и одновременно трудноосуществимые. Всё собрание «Голубой розы» хочу передать в одни, «музейные» руки. Пока ни один музей не может принять мои условия, хотя они не обременительны. В планах и создание музея-галереи художников-шестидесятников «Непокорные». Не с целью увековечения себя, а с целью воздать славу им, талантливым, бескорыстным, правдивым. Хватит делать их источником доходов спекулянтов, галерейных дельцов и аукционов.