В Трeтьякoвскoй гaлeрee 8 июня oткрывaeтся выстaвкa «Вaлeрий Кoшлякoв. Рoмaнский плeнник… или тaкeлaжныe рaбoты», a ужe нa слeдующий дeнь стaртуeт eщe oднa экспoзиция oднoгo из сaмыx извeстныx нa Западе российских художников — «Новые фрески для старого замка» во французском замке Франконвиль. Перед этими событиями французский корреспондент ARTANDHOUSES Ольга Тарарина встретилась с Валерием Кошляковым, несколько лет живущим в Париже, и расспросила его о художественной карьере, значении живописи сегодня и о том, куда нужно двигаться современному российскому искусству.

Вы учились в Ростовском художественном училище, затем работали в театре. Это 1980-е, годы застоя, и можно представить, что тогда приходилось там рисовать. Но в подвале того же двора кипело андеграундное искусство, вы с друзьями создали товарищество «Искусство или смерть», сделали выставку в общественном туалете, а затем переехали в Москву, где уже всё закрутилось…

Как сказал один художник, жизнь в искусстве очень длинная, она длиннее человеческой. Но то позднее советское время я сейчас воспринимаю как очень плодотворный период для учебы. Мы не знали таких понятий, как галереи, биеннале, карьера. В голове было только искусство и вопрос выживания.

В Москве в начале 1990-х вы попали в эпицентр художественной жизни, в мастерские в Трехпрудном. Тридцать лет, можно всё! Как вы прокладывали тогда дорогу к «своему храму»?

То время в столице мне кажется уникальным в истории России, сравнимым, наверное, с какой-нибудь революцией во Франции 1968 года. Для нашего поколения это было золотое время. Молодость, новый город, в котором я поменял пять местожительств и… новое искусство. За десять лет всем пришлось пройти весь путь мирового искусства XX века, увидеть его не в книжке, а в реальных музеях по всему миру. И пока страна была занята сменой хозяев, дележом заводов и месторождений, художники принадлежали только себе и искусству, мы были полностью брошены.

Валерий Кошляков
Инсталляция «Дворик Альгамбры»
1991
Государственная Третьяковская галерея

В нулевые годы в России произошел настоящий взрыв современного искусства. Этому способствовали возникшие тогда биеннале, премии, открытие музеев, центров и галерей современного искусства, была и мощная государственная поддержка, и множество частных инициатив. В 2010-е всё сникло. Как вы думаете, с чем это связано?

Мне кажется, что дело не только в экономическом кризисе, а в том, что что-то случилось в мире и, естественно, в культуре. Искусство будет существовать всегда и найдет какие-то формы и в будущем. Другое дело, что оно становится, на мой взгляд, менее искусным и ремесленным.

Да, раньше мир был другим, людей на земле было меньше, и они общались между собой. Когда-то художники рисовали для Ватикана и для королей и больше ни на что не ориентировались, никто не отрицал и не сомневался ни в живописи, ни в рисовании. Искусство поступательно двигалось от картин к картинам.

Сегодня у художника отобрали его творческий покой. Когда общество покончило с религией, художник потерял церковь как главного заказчика, затем с изобретением фотографии он потерял заработок от семейных портретов на заказ, когда мог прожить и без поддержки государства. А сегодня ничего этого нет: госзаказа нет, он для нас невозможен, архитектура и интерьер, еще один важный хлеб художника, сегодня полностью в руках дизайнеров.

Но самое главное изменение, конечно, находится в новом искусстве. К его демократизации приложилось и само искусство: так, например, импрессионизм из-за своей кажущейся легкой формы породил тысячи эпигонов, которых и сейчас можно встретить в России с этюдниками. Затем абстракция (это касается уже Запада) родила с 1950-х по 1990-е годы миллионы эпигонов, потому что был спрос. Далее приходит новый этап в истории, на мой взгляд, беспрецедентный по качеству и количественному составу артистов — contemporary art, где образование всем можно получить просто в библиотеке, важно лишь любить читать и быть информированным. В этом искусстве уже не важно, кто первый что-то сделал, так как новопришедшие быстро аннулируют достижения предыдущих из-за легкодоступной формы. Главным требованием становится не качество работы, а ее презентация, и абсолютно забывается, что искусство — это жесткая конкуренция, но только не с современниками, а с прошлым, с их качеством и требованиями. И пока скульптуры Праксителя не разбили в Лувре, а Рубенса не сожгли (как хотели авангардисты), ни у сегодняшней, ни у будущей халтуры не будет никакой дальнейшей жизни, кроме восторгов ныне живущих современников.

Валерий Кошляков
Инсталляция «Облако»
2005
Музей современного искусства Рима (MACRO)

Когда Дэмиен Херст после своей авангардной акулы сделал скульптуры на античную мифологию — что это означает? Мне говорят: «Ну, это же другое, нельзя его сравнивать с Роденом…» Думаю, наоборот, помимо образа скульптура работает с силуэтом, с малым и большим объемом, на которые падает свет, и рисует эту форму, с пустотами, которые возникают при движении, и так далее.

Или, допустим, Джефф Кунс выставил известные греческие скульптуры со своими голубыми стеклянными шариками. Что это? Это красивый и милый глазу концептуальный дизайн. Эти люди работают только со смыслами, но не вникают в форму, и получается как бы упрощенный вариант восприятия и общения, сленг.

Весь современный новый подход к скульптуре, а точнее к объекту, выглядит так: они берут мертвый слепок с живой натурной формы и переводят его в арт, и, как им кажется, это прекрасно иллюстрирует их идею. Такое мышление, сформированное фотографией и видео, — проблема, которая касается также и сегодняшней живописи. Можно предположить, что новые технологии обгоняют наше образование, но всё же это скорее вид делопроизводства и коммуникации определенной группы людей, которые хотят это выдать за массовое явление, и такую форму общения по инерции называют всё тем же словом «искусство». Искусство сейчас потребляет одна сотая часть населения. Профессиональная занятость художника в прошлом была во всех сферах: в интерьерной отделке, в мебели, текстиле, фарфоре, в оформлении книг, в гравюре. Всем этим занимались художники, а не дизайнеры на компьютерах. Получается, что искусству сегодня мало практического применения в жизни, кроме обмена идеями в галереях.

Валерий Кошляков
«Руанский Собор»
2004
Проект «Империя культуры»
Часовня госпиталя Сен-Луи-де-ла-Сальпетриер, Париж

Вы говорите о глобальной и серьезной смене парадигм в западноевропейской культуре второй половины XX века. Но как вы расцениваете в этом контексте русское современное искусство, которое не прошло европейский путь развития? Как ему существовать сегодня в контексте насаждаемого традиционализма и духовных скреп и нежелания государства, да и бизнеса, его поддерживать?

Чтобы любить искусство, надо его понимать. На Западе необязательно любить, важно уважать. В России, где произошло две революции за сто лет, сама жизнь жестче и радикальнее любого авангардного искусства, поэтому здесь всегда требовалось искусство другого плана — для умиротворения души, для отдыха.

Русские мечтают о том, чтобы система поддержки культуры была как на Западе, но никто у нас не рассматривает качество западного искусства. Вот пример: индийский художник Субодх Гупта, плохой дизайнер, но в него вложили деньги и будут еще двадцать лет показывать в музеях. Не важно, что мы об этом думаем, и мы не обсуждаем эти явления, мы просто вынуждены жить с такой ситуацией здесь, на Западе.

Что делать России и русским художникам? Думать! А не слепо копировать. Разбираться, что есть «традиционализм и духовная скрепа», а что есть международная безликая халтура. У нас есть шанс создать что-то другое, но для этого нужно другое сознание, нужно, чтобы появился новый ренессанс. А бизнесу и государству, чтобы давать деньги, нужно понимать предмет искусства и что такое искусство.

Валерий Кошляков в парижской мастерской
Фото: Влада Красильникова

Вы согласились бы с утверждением, что Запад интересовался русским искусством исключительно из-за перемен в России в 1990-х? Как думаете, почему интерес не пошел дальше?

Интерес Запада (если брать не политику, а чистое искусство) к России или любой другой стране лишь один — что мы придумали новенького для игры с правилами, которые они же задают. Чтобы участвовать в игре нужно содержать свою «футбольную команду», а у нас пока нет этого. А если Западу кто-то из художников будет уж очень интересен, то его приобретут в коллекции уже в конце жизни. Последний пример — выставка Франтишека Купки в парижском Grand Palais. Этот художник, ровесник Натальи Гончаровой, был раскуплен при жизни лучшими западными музеями. Он вторичен и сильно декоративен, но футурист! Он на три головы ниже Гончаровой по живописи, хотя ее работы находятся в запасниках Помпиду и почти не показываются. Это пример продолжения нашей русской ситуации, которая началась задолго до нас.

Валерий Кошляков
«Париж»
2011

Существует ли для вас понятие «современное искусство», есть ли актуальные темы? Или существует искусство вообще, а современность проявляется лишь во взгляде на него из сегодня?

Актуальных тем в искусстве, наверное, нет. А актуальное искусство как термин в арт-тусовке — это то, что сделано без применения старых знаний, а только новыми средствами и в новых материалах, или то, что вызывает споры у публики и оставляет вопросы. Это практика авангарда, которой всего лишь сто лет. А искусство живет три-четыре тысячи лет с иной практикой. А если брать актуальность жизни, какой она была и будет, то актуальность у нас у всех одна (если медицина и наука не в счет) — это то, как этого жестокого чудака, человека, удержать в узде от войн и преступлений, как общаться, как просвещать и воспитывать.

Вы уехали из России, когда современное искусство было на пике популярности, а вы сами уже очень многого добились — и международного признания, и выставок, и коллекций. Отъезд был логичным развитием карьеры?

Отъезд был вынужденным — закрылся последний наш сквот на Бауманской, я потерял мастерскую. Как раз у меня намечалась выставка в Германии, и я уехал ее готовить. Потом переехал в Париж, и получилось, что работаю здесь до сих пор. Карьера для меня — это способность жить в покое и гармонии. Я не хожу на работу, я занимаюсь своим любимым делом и рисую, что хочу! Как в стихах… ПОКОЙ, СВОБОДА И НЕЗАВИСИМОСТЬ.

Валерий Кошляков
«Город Горький»
2016
Выставка «Элизии»
Музей русского импрессионизма

Кстати, я всегда характеризовала вас моим любимым словом — гармония. Ваши работы — это вечный поиск идеала. О чем вы думаете, стоя перед огромным холстом?

Гармония — да. Если ее желать, то она возможна в этой жизни только в искусстве. Западное искусство, западные художники сейчас с ней не работают, считая, что это уже китч и прошлое, что всё отработано, а мы будем работать с безобразным, с яркими кислотными красками, продолжая по инерции идею авангарда. Из их искусства ушли человеческие чувства и переживания, остается одна игра смыслов или спекуляция.

А перед чистым холстом желаний и надежд всегда много, хочется вернуть большие цветные плоскости для зрительного, медленного рассматривания, и чтобы это не походило на гладкий плакат, блестящую рекламу или фотографию, чтобы не мелькало видео, и глаз успокаивался, как на старой живописной стене дома.

Если из всех моих интервью складывается впечатление, что я человек из XIX века, который ругает всё современное, то это далеко не так. Может быть, это касается моего личного отношения к происходящему, но в искусстве я также ставлю новые пластические задания, и этот язык может объяснить только подготовленный искусствовед. Я тянусь к художникам и здесь на Западе, которые работают со сложной классической культурой: Киферу, Люперцу, Нео Рауху, к современным французским живописцам Гарусту и Филиппу Конье, кто работает со сложной живописной культурой. Но говорить в этой ситуации о нашей автономии проблем ни здесь, ни в России не получается, потому что галеристы и критики всё смешивают.

Валерий Кошляков
«Рим. Форум»
2015-2016
Выставка «Пиранези. До и после. Италия – Россия. XVIII–XXI века»
Государственный музей изобразительных искусства им. А. С. Пушкина  

Да, в России стало модным публиковать рейтинги художников. Влияет ли это на художника, соответствуют ли они действительности? Как вы относитесь к таким рейтингам?

Сколько я здесь живу, даже здесь, на Западе, чья система функционирования у нас так всем нравится, такой практики нет. Французский журнал по искусству печатает цены работ, которые были проданы. Но тогда называйте это по-другому — прейскурант временных цен. А у нас это ведет к тому, что активность медиахудожников ставят выше других направлений. Какое я имею отношение к таким художникам, как Олег Кулик, Ольга Чернышева или Валерий Чтак? Мы в искусстве живем на разных планетах. Таким образом рейтинг ставит в неловкую ситуацию художника, который оказался в первых рядах по отношению к другим, и неприятно изумляет художника, который остается в десятом ряду. Но вредно это даже не художнику, потому что художник к этому, думаю, равнодушен. Вред причиняется тому, кто это читает, к интересующемуся искусством, у кого и так в голове хаос от современной сцены. Или цель рейтинга подготовить публику для совершенно другого искусства, убрать оттуда мастерство, традицию?

Валерий Кошляков
Выставка «Приношение»
2014
Монастырь Кордельеров, Париж

Вы работаете и выставляетесь во Франции уже много лет. Я помню масштабный проект в известном выставочном пространстве — часовне больницы Сен-Луи-де-ла-Сальпетриер в Париже, участие в выставке в Лувре, проект в монастыре Кордельеров, в Музее Энгра, в пространстве Louis Vuitton и многие другие. Влияет ли французская культура на ваше творчество?

После прошлогоднего проекта на Венецианской биеннале c массовым посещением захотелось сделать что-то совсем другое. В прекрасном старом замке Франконвиля, типичном образце французского культурного достояния, я задумал выставку иного содержания. Поскольку я живу уже много лет во Франции, в мое творчество естественно вошла эта культура, но не требованиями современных арт-галерей, где продукт полностью обезличен. Я, наоборот, настаиваю на национальном объекте, впитавшем в себя всю историческую драму. Эта тема национальных символов исключена из актуального искусства в Европе. Меня всегда интересовали археологические останки, но, в отличие от античных древностей, во Франции этот источник культуры разбросан по брокантам, аукционам, полуразрушенным замкам и пустым церквям. Для нас это уже стало такой же экзотикой, как для Гогена Таити. Буду рад пригласить всех на выставку не в галерею, а в тот контекст, где всё это существует естественно.

Валерий Кошляков
«Продавец антиквариата»
2018
Выставка «Новые фрески для старого замка»
Замок   Франконвиль, Франция