Никoлaс Ильин, рoдившийся вo Фрaнции в 1944 гoду пoтoмoк русскиx интeллигeнтoв, лeгeндaрнaя фигурa в мирe изoбрaзитeльнoгo искусствa и музeйнoй рeaльнoсти. Всё, к чeму бы oн ни прикaсaлся, oбoрaчивaeтся дeтeктивнoй истoриeй, прeврaщaeтся в громкий проект, новое открытие, книгу. Пятнадцатого ноября в Москве Ильин как продюсер представит труд Александра Канцедикаса «Эль Лисицкий. Еврейский период».

С Ильиным связаны такие легендарные выставки, как «Великая утопия», «Амазонки русского авангарда», «Russia!», «Казимир Малевич: супрематизм», «Илья и Эмилия Кабаковы. Случай в музее и другие инсталляции», «Новый Свет. Три столетия американского искусства» и др. Он занимал посты в компании Lufthansa, работал в Фонде Соломона Гуггенхайма. Сложно определить, кто он на самом деле — пиарщик, продюсер, куратор. Куда бы он ни приехал, вокруг немедленно собирается большая компания друзей, для которых он просто Ник.

«Я вижу себя строителем мостов — всю жизнь соединял разные берега», — именно так Ильин сформулировал смысл собственной миссии в предисловии к недавно написанной совместно с журналисткой Александрой Свиридовой автобиографической книге «BIG NIC», которой суждено стать бестселлером. Ник Ильин рассказал ARTANDHOUSES о наиболее ярких моментах своей жизни, вошедших и не вошедших в книгу.

Николай Владимирович, с вашим именем связаны важнейшие выставки в главных художественных музеях мира, но вы называете свои проекты авантюрами.

В шутку. Мне повезло в жизни. В основном я работал в местах, которые приносили мне большое удовольствие. А это бывает редко. Начальники предоставляли мне большую свободу.

Первая часть вашей книги называется «Мои корни». Расскажите о них немного.

Мои родители русские. Мать, Вера Пундик, эмигрировала в Париж с младшей сестрой и моей бабушкой Зиной, когда ей было пятнадцать. Окончив школу, нашла место секретарши в эмигрантском издательстве YMCA Press и там встретила моего отца. Владимир Николаевич Ильин занимался философий, богословием. Он был доцентом киевского университета, но после революции богословие было не очень популярно. В 1919 году через Одессу, Константинополь и Берлин он приехал в Париж и остался. Не так давно я передал все его рукописи, книги и музыку (отец занимался и этим) в архив Дома русского зарубежья имени Солженицына.

Где вы учились?

В Париже ходил в школу, учился плохо, хулиганил. Когда мне исполнилось десять, мать решила отправить меня в Англию, в интернат, чтобы я стал приличным человеком и научился говорить по-английски. Это была антропософская школа, где преподавали по системе Рудольфа Штайнера. Там было много музыки, искусства и литературы. Всё это мне очень понравилось. Потом, вернувшись в Париж, поступил в университет на математический факультет, но через полтора года бросил. Моя будущая жена была беременной. Мы переехали во Франкфурт к ее матери, поженились, сняли квартиру. У нас родилась дочка.

Когда впервые приехали в Россию?

У нас дома, сколько себя помню, постоянно говорили о России. Поехать туда, увидеть реальную картину мне было интересно. Это произошло в 1966 году. Тогда я еще работал в турагентстве и сопровождал представителей разных профессий на конференции в Японию, Таиланд, Индию. В Москву приехал на Международный психологический конгресс. Узнавал русский язык, который звучал вокруг и, к счастью, мной не забытый, потому что на нем говорили в нашей семье. Поселился в общежитии МГУ. Недорогое место, но там было очень весело, и у меня появились новые друзья, русские студенты.

А ваши родители приезжали в Россию?

Отец приехать отказался. Мама побывала здесь не раз. Однажды мы приехали в Петербург, я привел ее к дому неподалеку от Смольного, где она росла. Люди, что жили там, нас впустили. Мама прошлась по квартире и сказала: «Вот эта комната была моя. И вот там была моя кукла», и она указала в один угол.

Для многих долгие годы вы ассоциировались с компанией Lufthansa, которая поддерживала важнейшие культурные инициативы. Когда вы начали там работать?

В Lufthansa я пришел в январе 1968-го. Начинал в отделе Восточно-Европейских сообщений, потом мне предложили место в отделе по связям с общественностью.

То есть вы стали пиарщиком. Именно тогда вы заинтересовались искусством?

Всё очень просто. Тогдашний президент Lufthansa был очень продвинутым человеком. Он решил, что компания будет поддерживать культуру, и поручил мне разработку соответствующей программы. Мы начали спонсировать проекты, связанные с изобразительным искусством и чуть-чуть с музыкой. Логика понятна: по миру путешествуют картины, кураторы, директора музеев, журналисты. Я принимал решения, какие выставки поддерживать. А когда ты приносишь деньги, все тебя обожают и всюду приглашают, директора музеев в том числе. Однажды в Нью-Йорке мы с женой ужинали с Томасом Кренцем, директором Фонда Соломона Гуггенхайма. Уже полночь. Он спрашивает: «Хотите посмотреть музей?» Звонит охране, нам включают свет.

Вечеринка в мастерской скульптора Леонида Баранова
Фото: Хельмут Ньютон
1989
Москва

Какую первую выставку вы поддержали в России?

Это началось 1989 году. Выставка Хельмута Ньютона «Большие ню» проходила одновременно в ГМИИ имени А. С. Пушкина и в «Первой галерее» Айдан Салаховой на Пушкинской. Хельмут целую неделю тусовался с нами в Москве, бесконечно всё фотографировал. Вышел каталог на двух языках с портретами обнаженных девиц.

В один прекрасный день меня вызывает президент Lufthansa, который же и писал предисловие в этот каталог, и спрашивает: «Что ты опять натворил? Вот письмо от посла Германии. Ему пожаловались, что знаменитая авиакомпания поддерживает порнографию в России, оскорбляет страну». Я написал объяснительную, что обнаженным телом восхищались еще с античных времен и т. д. Инцидент был исчерпан.

Открытие выставки «Амазонки русского авангарда»
Музей Соломона Гуггенхайма, Нью-Йорк
2000

Разумеется, не могу не спросить о первой крупной выставке авангарда «Великая утопия». Вы же придумали собрать эту ретроспективу?

Поскольку у меня русские корни, я интересовался русским искусством. «Великая утопия» готовилась два с половиной года. В 1987 году немногие еще понимали, что такое искусства авангарда. Идею родил я и пригласил Томаса Кренца.

Выставку делали четырнадцать кураторов, ни один из которых не был назначен главным. Они заседали бесконечно. На многих встречах я присутствовал. Было очень интересно. Проект показали в Ширн Кунстхалле во Франкфурте, Стеделек-музее в Амстердаме, в Нью-Йорке, в музее Соломона Гуггенхайма. В 1993 году «Великая утопия» открылась в Москве.

Такой же вашей заслугой является сенсационный труд «Проданные сокровища России», книга о распродаже национальных художественных ценностей, вышедшая в 2000 году.

Идея родилась в общей беседе с соавтором Натальей Семеновой и Павлом Хорошиловым. Я нашел деньги на издание, помогал в поиске документов и фотографий, переписке с музеями.

Николас Ильин, Наталия Семенова
«Проданные сокровища России»
2000

Вы — куратор и продюсер?

Ну, можно сказать. Кстати, мне два раза закрывали визу в Россию.

Расскажите.

В один из приездов кто-то из друзей — студентов МГУ подарил мне кассету с записью. Актер декламировал длинную вещь в стихах, где был сплошной мат под музыку Чайковского. Парень мне объяснил, что это запрещенное в России произведение. Я чувствовал себя Джеймсом Бондом, когда нес кассету через таможню.

Во Франкфурте ко мне в гости зашел некто Алек Флегон, издатель странного журнала «Студент». Не зная, чем его развлечь, поставил кассету. Он послушал и сказал: «Я знаю. Это “Лука Мудищев” Баркова. Дай переписать».

В обмен он подарил портрет очень красивой женщины в стиле Репина. Вскоре мне прислали сто экземпляров книжки размером чуть больше спичечного коробка «Лука Мудищев. Поэма». На обложке значилось «Госполитиздат», а на первой странице фальшивое предисловие министра культуры Фурцевой и министра обороны, где говорилось, что каждый солдат должен всегда держать эту книгу при себе.

Я прилетел в Москву, где у меня было друзей примерно пятьдесят. Подарил им книги. Оставалось еще столько же. Куда девать? Мне было 22 года. Я вышел на Красную площадь и начал раздавать просто так. Через полторы минуты два мужика в штатском подходят и говорят: «Пройдемте». Повели в подвал гостиницы «Россия», где был отдел КГБ, допрашивали шесть часов, отобрали паспорт, хотели завести уголовное дело. Куда-то всё время звонили и в последний момент неожиданно отпустили. Сказали, что на первый раз прощают. Въезд в Россию мне закрыли на год.

А второй раз?

В начале 1980-х, где-то на конспиративной квартире Леонид Бажанов познакомил меня с художником, который был в розыске, Славой Сысоевым. Мне его работы понравились. Когда Славу посадили, мы устроили благотворительный аукцион, западные карикатуристы давали на него свои картинки. Собрали сорок тысяч марок, который я передал жене художника. И мне опять закрыли визу на год. А потом, в 2006 году, дали орден Дружбы народов.

За годы общения и дружбы с художниками у вас образовалась какая-то коллекция?

Что-то есть. Володя Овчинников, Немухин, Оскар Рабин, Жарких. Есть работа на бумаге Чашника. Но я бы не назвал это коллекцией.

Открытие выставки «RUSSIA!»
Музей Соломона Гуггенхайма, Нью-Йорк
2006

И всё же работу Ильи Кабакова «Олег Григорьевич Водопьянов: чья это муха?» вы принесли в дар Центру Помпиду в рамках проекта «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950–2000». Невероятная щедрость.

Не то слово. Жена после пятидесяти трех лет совместной жизни, узнав об этом, чуть не подала на развод. Сын вообще целый месяц со мной не общался. Обиделись. Ведь аукционный дом Sotheby’s оценивал эту работу в 500 тысяч фунтов. И это была только стартовая цена.

Благотворительный фонд Владимира Потанина, с которым я много сотрудничал, в том числе по проекту «Когда Россия говорила по-французски», предложил мне изучить варианты выставки в Париже к 300-летию дипломатических отношений между Россией и Францией.

Я поговорил с директорами нескольких музеев, написал и президенту Центра Помпиду, где есть одна из лучших коллекций русского авангарда, а послевоенного искусства — ноль. Спросил: «Как бы вы посмотрели, если бы вам сделали подарок к сорокалетию музея?» Они были в восторге. Заниматься подбором работ самому не хотелось, и я подключил к процессу свою боевую подругу Ольгу Свиблову. Когда коллекция уже собиралась, Ольга звонит мне, как обычно в три часа ночи, и говорит: «Что делать, у нас нет Кабакова?» Ну ладно, говорю, подарю. Жена как узнала, было большое расстройство. Но вообще это довольно большой холст, у нас всё равно не было места, чтобы его повесить.

Илья Кабаков   «Олег Григорьевич Водопьянов: чья это муха?»,   1987 год
на выставке «Коллекция! Современное искусство в СССР и России 1950–2000» в Центре Помпиду, Париж
2016

В вашей биографии серьезное место занимает Музей Соломона Гуггенхайма. Вы перешли туда работать, оставив компанию Lufthansa?

Когда в Lufthansa появился директор, считавший, что нашим клиентам ближе гольф, а не культура, он приостановил мои проекты. Я отказался от служебной машины, большого кабинета, получая зарплату в Lufthansa, имея все права сотрудника компании, несколько лет работал бесплатно в Гуггенхайме. Зарплату стал получать там, когда вышел на пенсию.

Вы были советником Томаса Кренца?

Да. Занимался развитием, искал спонсоров для выставок, привлекал в члены попечительского совета важные фигуры, такие, например, как Владимир Потанин. Совместно с Deutsche Bank в 1997 году мы открывали маленький филиал музея в Берлине, потом в Бильбао. В 1997-м полгода я провел в этом приятном городке на севере Испании вместе с Фрэнком Гери и Кренцем. Было интересно.

В 2007 году к 200-летию установления дипломатических отношений между США и Россией мы привезли в Москву выставку «Новый Свет. Три столетия американского искусства».

Пресс-конференция по поводу выставки в ГМИИ имени А. С. Пушкина «Новый Свет. Три столетия американского искусства»:
Михаил Швыдкой, Томас Кренц, Деннис Хоппер, Джереми Айронс

Помню организованный вами к выставке трехдневный мотопробег из Санкт-Петербурга в Москву. Эффектный пиар-ход.

В черных шлемах на вернисаж подкатили Томас Кренц с актерами Деннисом Хоппером и Джереми Айронсом. Мы договаривались с Ириной Александровной Антоновой, что она сядет на мотоцикл к Кренцу, а она в последний момент говорит: «Нет, хочу к Джереми Айронсу» — и села.

Когда Томас оставил пост директора Фонда Гуггенхайма, я ушел вместе с ним. Мы создали консалтинговую компанию по строительству музеев. Первый контракт у нас был с Баку. Написали программу для президента Алиева. Он мечтал о роскошном музее. Мы выбирали площадку, с нами уже работал архитектор Жан Нувель, но через два года музей решили не строить.

Перед вернисажем выставки в ГМИИ имени А. С. Пушкина «Новый Свет. Три столетия американского искусства»:
директор музея Ирина Антонова и Джереми Айронс
2007

Я знаю, что вы любите Баку.

Очень. Был там примерно раз двадцать. Моя любовь к этому городу вылилась в книгу «Memories of Baku», которую я издал в 2013 году. Тексты, написанные азербайджанскими историками, проиллюстрированы редкими архивными фотографиями и старинными открытками.

Трудно себе представить вас, не занятым очередным проектом. Что сейчас?

Сейчас я являюсь советником генерального директора Эрмитажа Михаила Пиотровского, и у нас с ним куча проектов. Недавно были в Китае, где хотят открыть филиал Эрмитажа. Но это трудоемкая процедура. Ведутся разговоры и про Барселону.

Организовал выставку Роберта Раушенберга, которая пройдет в следующем году в Эрмитаже. Сейчас работаю над мега-проектом, который в сентябре 2020 года объединит трех или четырех европейских художников. Конечно же там будет и русский художник. Выставку покажем в Москве, в ГМИИ имени А. С. Пушкина, потом в Берлине и Париже. Президенты Германии и России уже поддерживали эту идею!

Александр Концедикас
«Эль Лисицкий. Еврейский период»
2017

Ну а 15 ноября приглашаю на презентацию книги Александра Канцедикаса «Эль Лисицкий. Еврейский период», публикацию которой мы очень долго готовили. Она пройдет в рамках выставки «Эль Лисицкий» в Москве.